traveller2 | Recent Entries

Вчера в возрасте 77 лет умер Лев Никоаевич Липатов, ученик Грибова и ярчайший представитель Ленинградской школы физики. С его смертью закрылась важная глава в летописи этой школы. Когда-то давным-давно, когда Саша Мигдал еще был физиком, он сказал: "Если бы у меня было много денег, я бы основал премию для 'чудиков', т.е., для ученых, которые не идут в мейнстриме, пусть и с отрывом, а для тех, кто прокладывает новые дороги там, где это считалось невозможным. Вот, например, таким, как Лева Липатов."

И действительно, Лев Никоаевич всегда был погружен в необычные задачи в необычной постановке, отщельник или, лучше, пришелец в нашем мире. Мы с ним не были близкими друзьями, но часто встретались на конференциях, а после развала СССР, в Германии, где он обычно проводил несколько месяцев в году. Он был настоящим русским интеллигентом, каких сейчас почти и не встретишь, пришелец из Атлантиды. Говорили мы в основном о физике, поскольку окружающих жизненных проблем Лев Никоаевич не замечал, как мне казалось. И еще, он был очень добрым...

Не буду перечислять его научных достижений, наверняка этот будет сделано в "официальных" некрологах. Хочу только сказать, что когда уходят такие люди, мир становится пустее.

Последняя фотография Льва Николаевича Липатова, которая сделана кажется с неделю назад на Крите, где он был на конфеенции.

PS: Лев Никоаевич Липатов умер по-видимому от сердечного приступа ночью в номере дубненской гостиницы. В дубну он приехал на конференцию.

Подходит к концу неделя, которую я провел в ЦЕРНе. Завтра домой.

На территории ЦЕРНа есть два отеля для посетителей и командировочных. Один постарше и похуже, расположенный в 38м корпусе, а второй поновее и получше, в 39м. Как всегда, мы поселились в 39м. На первом этаже здесь есть большая кухня, оборудованная всем необходимым, в которой молодые люди, стесненные в деньгах, могут готовить себе еду. Мы с Ритой тоже ей часто пользовались, поскольку выдержать две недели ресторанной пищи без перерыва я не в состоянии.

В одну из бессонных ночей я подсчитал, что в в ЦЕРНе я в 17ый раз, причем два раза провел по полгода. Еще 5-6 лет назад основное “население” кухни составляли молодые физики из России. Однажды даже встретил одного молодого человека из Сарова. По вечерам, они подолгу сидели попивая французское вино и обсуждая последние новости. От них можно было узнать, что происходит в разных российских институтах.

За эти годы демография на кухне полностью изменилась. Из России не было никого. Два-три немца, парочка китайцев — а все остальные из разных частей Индии. Три девушки, с которыми мы встречались по утрам и вечерам, и много мальчикам. Девушкам явно хотелось познакомиться с мальчиками, но последние почему-то не провялили инициативы. И те и другие готовили себе либо пасту либо рис, но по-разному. Девушки наливают сначала в кастрюлю стакан оливкового масла, потом кладут рис и много острых приправ и жарят содержимое кастрюли на большом огне. Через какое-то время добавляют воды и переходят на малый огонь. Рис распухает а запах пряностей растекается по кухне. Мальчики готовят на скорую руку, без масла и почти без пряностей, лишь бы поскорее. После ужина никто друг с другом не разговаривает, все разбегаются по комнатам. Однажды один индус замешкался, и мы пригласили его к себе за стол. Оказалось, что он вовсе не вегетарианец, а с удовольствием уплетал мясо, запивая вином. Я ему намекнул, что на следующий вечер он может точно также пригласить к себе за стол одну из девушек или даже всех. Но кажется этого не произошло. Очень странно.

( Далее под катом )

Продолжая разбирать свои бумаги перед переездом, я наткнулся на свое старое письмо. Оно не датировано, но я как сейчас помню, что писал его в августе 1990г в Берне, и отправил Карену Аветовичу Тер-Мартиросяну, к сожалению ныне покойному. О нем я уже дважды писал:
http://traveller2.livejournal.com/255611.html
http://traveller2.livejournal.com/370434.html

Письмо бесконечно устарело, написано черезчур эмоционально (в таком я был тогда состоянии),
и вряд ли будет интересно кому-либо кроме меня (в будущем). Привожу его с мелкими сокращениями и исправленными опечатками.

Дорогой Карен Аветович!

Обычно письма начинаются со слова "здравствуйте", а я хочу сказать вам "до свидания". После долгих раздумий и колебаний я принял решение отложить свое возвращение в ИТЭФ на неопределенное время. Это решение далось непросто прежде всего потому, что на протяжении десятилетия ИТЭФ был для меня, так же как и для многих других, небольшим островком относительно свободным от безумия окружающей жизни. Здесь сформировались мои научные взгляды и интересы, здесь я научился всему тому, что знаю сейчас. Большое спасибо Борису Лазаревичу, вам и Льву Борисовичу. Без вашей помощи и поддержки, скорее всего, я просто не выжил бы.

В последнее время, однако, даже в нашем замечательном (и, как я сейчас понимаю, уникальном) теоротделе стало чувствоваться, что атмосфера накаляется. Я стал ловить себя на мысли, что размышления о физике -- мое любимое занятие на протяжении многих лет — уже не доставляeт мне такой радости как прежде. Только здесь, в тихой идиллической Швейцарии, я понял, что безмерно устал. Устал от коммунистов, от окружающей бесконечной лжи, всеобщего хамства, устал втягивать голову в плечи, устал от тупых рыл начальников, которые абсолютно уверены, что могут решать за нас все, а мы для них даже не рабы - пыль под ногами. Вы наверное помните скандал, предшествовавший моему отъезду: ЦК КПСС решал, где я могу, а где не могу учить свою дочь. Пожалуй, это было последней каплей. Два месяца я не мог прийти в себя.

Я прикинул, что из 25 лет "взрослого" существования они, украли у меня половину. Самое главное, они украли у меня радость жизни. 25 лет я долбил стену головой. Стена и сейчас на месте, а голова вся изранена. Я не хочу чтобы мои дети прошли тот же путь. Не приведи им бог слышать в толпе "жидовская морда". И ту же фразу, не высказанную прямо, но повисшую в воздухе в начальственном кабинете.

Я знаю, что нам будет нелегко. Ведь все мы — и жена и дети мои, и я — воспитаны как русские интеллигенты. Мы выросли в классической русской культуре. Среда русской интеллигенции - это наш питательный субстрат, а те взаимоотношения, которые приняты в этой среде для нас - эталон человеческих взаимоотношений. Всего этого не будет. Но что делать... Ведь это не вина наша, а беда, что в своей собственной стране мы чужаки, и будем оставаться таковыми до скончания века. Так уж лучше быть чужаком там, где не надо каждый день доказывать, что ты не верблюд...

В общем, я принял решение, и сейчас уже не жалею об этом.
Что бы ни предстояло впереди мне и моим детям, судьба наша будет зависеть только от нас самих, а не от безумцев из ЦК КПСС. Не от начальничков, все достоинство которых - красная книжечка в кармане. Мне жалко только молодых людей, которые возможно придут в ИТЭФ чтобы научиться теоретической физике. ИТЭФ пустеет. Ведь не Радченко же с Коптеловым — главные наши хозяева жизни -- будут делать там физику.

Дорогой Карен Аветович, пожалуйста, не подумайте, что я оправдываюсь. Хотя должен сказать, что мое нервное и физическое состояние таково, что я просто не смог бы войти в(новую!) проходную ИТЭФ, где за 20 лет работы я не заслужил даже права прохода с портфелем. Не смог бы заполнить акт экспертизы. Я не смог бы напечатать вручную 6 экземпляров по-русски и 6 по-английски, только затем, чтобы разослать эти проклятые экземпляры на разрешение в ВААП, Главлит, комитет, к черту. Не смог бы заполнить 103-ю форму. Сейчас уже не смог бы... За этот год я отвык от бесконечного театра абсурда.

Будем надеяться на лучшее. Я желаю хорошим людям в ИТЭФе и вокруг всего самого хорошего.

24 июня Рита решила устроить прием по поводу премии Дирака. Видит бог, я не хотел. Но как я ни сопротивлялся, ничего не вышло. Единственная уступка мне — Рита согласилась на этот вечер нанять помощницу, чтобы не вскакивать из-за стола все время. Пришла молодая симпатичная девушка, недавно приехавшая из Киева. Ее мечта — стать фармацевтом в Америке, а пока пробивается: учит английский и зарабатывает деньги. Рита пригласила больше 40 человек, наших друзей и моих коллег из Института. 3-4 пары не смогли прийти. Тем не менее, вечер прошел очень успешно, все говорили трогательные речи, я и сам расчувствовался и сказал тост, в котором всех благодарил, особенно Риту. Приятно, когда есть кого благодарить.

Сейчас, помимо обычных занятий (чтения статей и аспирантов; кстати мой аспирант Сергей Монин наконец-то защитился), занимался тем, что читал личную переписку Рудольфа Пайерлса. Она не опубликована, но весьма любопытна. В ней есть много комментариев по поводу событий в мире и в России конца 1980х и начала 1990х. Сейчас, когда я могу сравнить их с действительностью, они кажутся очень наивными, а где-то и смешными. Он несколько раз приезжал тогда в Москву и Ленинград, встречался с Сахаровым, Сергеем Капицей, Примаковым и т.д. Все пошло не так. Может быть, я выберу несколько кусочков и переведу их на русский для своего ЖЖ. Хотя, вряд ли это будет интересно для молодых людей, не помнящих 70-80 годы.

Второе занятие довольно занудное. В августе мы переезжаем в наш старый корпус после его капитального ремонта. Надо снова все собирать в коробки. В связи с этим я занялся разборкой бумаг, чтобы выбросить все ненужное. Оказывается, у меня сохранились финансовые отчеты о научных поездках с 1992 года. Мы приехали осенью 1990, к началу учебного года, и первый год разумеется занимались обустройством и никуда не ездили. Летом 1991 мы совершили большое путешествие на машине по нескольким штатам: Айова, Небраска, Колорадо, Нью-Мексико,.. не помню, что еще, и вернулись домой с другой стороны (как раз в тот день, когда случился путч, и по телевизору выступал Янаев с трясущимися руками и бегающими глазами алкаша) .

Так что наши путешествия начались с 1992. Тогда у меня было полно молодого задора и энергии, и, главное, я был страшно “голоден”. Когда я жил в СССР, до прихода Горбачева меня вообще никуда не выпускали. Нынешние молодые люди (мои аспиранты из России) не могут понять, как можно не разрешить человеку поехать заграницу на конференцию. Но это было. С начала 1930х и до падения СССР. 60 лет крепостного строя.

В общем, меня одолела жажда путешествий, и я тогда мотался по миру как сумасшедший. Все это отчеты я разумеется выброшу, но чтобы осталась хоть какая-то память, я решил отсканировать некоторые документы за 1992 и вставить в этот пост. В конце я также приведу список докладов, сделанных в разных университетах в этом году, ровно 25 лет назад.

( Далее под катом )

Начало см.
http://traveller2.livejournal.com/500036.html
http://traveller2.livejournal.com/499871.html
http://traveller2.livejournal.com/499572.html
http://traveller2.livejournal.com/499432.html
http://traveller2.livejournal.com/499147.html?view=9975755#t9975755
См. также вторую часть в http://traveller2.livejournal.com/450351.html

Чехов говорил, что если на стене висит ружье, то оно обязательно должно выстрелить. Передо мной встали знакомые картины детства: над кроватью моего брата висели картины с видами Саровского монастыря и икона, на которой святой Серафим кормит медведя. И вот я была здесь.

   Меня поразила кипящая жизнь на лестнице в здании, где размещался наш барак. Вверх-вниз по ней ходили нарядно одетые, красивые женщины. В основном прибалтийки и польки. В том же бараке сидела группа монашек. Они считали, что их постигла кара божья и не роптали, однако в религиозные праздники работать отказывались. За это их сажали в карцер, там они пели и читали молитвы. Кажется, в конце концов, их оставили в покое.

   Для каждого лагеря обязательны утренняя и вечерняя проверки: всех строят, зачитывают статьи и фамилии, тщательно пересчитывают заключенных. Иногда сбиваются и считают несколько раз. Затем развод, который представлял из себя трагикомическое зрелище: играет духовой оркестр, выстраиваются колонны, бегают с дощечками нарядчики. Так как развод длится довольно долго, многие заключенные оправляются прямо на месте, под музыку. В конце объявляют два шага в сторону, раздается выстрел, и колонны трогаются в разные места на общие работы.

   Первое время нас вывели на мехзавод, где строители отвели нам комнату, и мы начали работу по реконструкции одного из корпусов в гостиницу и отделке лабораторного и конструкторского корпусов. Мы вновь работали вместе с Георгием Рерихом (Жоржем), проводили вместе все обеденные перерывы.

   На мою беду, я приглянулась некоему Ивану-пахану. Пахан - это как бы предводитель блатных, которому все подчиняются. На меня началась охота. Жорж пробовал поговорить с Иваном по-мужски, но Ивана это не остановило. Хорошо, что все это дошло до начальства и Ивана списали на этап. Я была спасена!

   Моя работа - это мое счастье, я ее всегда очень любила. Месяца два спустя ко мне подошел Жорж и сказал, что ему вызывали в "хитрый домик" (дом опер-уполномоченного) и предложили сотрудничать. "Если я не соглашусь, меня ушлют в этап, а потерять в тебе то единственное, родное, живое, что у меня есть, невыносимо!", говорил Жорж. Я ему сказала, что значит такая наша судьба, но на роль доносчика соглашаться нельзя, даже если грозит тюрьма. Жорж меня послушал и отказался, вскоре его отправили на этап.

  Пятиэтажный жилой дом, который я спроектировала, начал строится. Меня перевели на другую лагерную площадку, где я имела при бараке кабинет. Также мне выдали дневальную: пожилую женщину из Белоруссии, которая сидела за то, что дала напиться бендеровцу. У меня было очень много работы. За три года я создала лепную мастерскую, подготовила кадры отделочных рабочих, занималась росписью. В Сарове, помимо лагеря, находился объект, где работали физики-ядерщики. Я отделывала коттеджи, в которых их селили, также занималась отделкой коттеджа генерала Зернова (начальника объекта), особняка, куда приезжало начальство.

  Из Ленинграда приехала группа проектировщиков во главе с Георгием Александровичем Зиминым. Ленинградца относились ко мне очень хорошо, но по режиму, сидеть с ними все время я не имела права. Мы вместе работали над реконструкцией собора, превращая его в театр. Мною была выполнена отделка театра и реконструкция трапезной под ресторан.

   В трапезной был купол порядка сто пятидесяти квадратных метров, который я решила расписать. Я вспомнила зал в Павловске, под Ленинградом: небо, спускаются деревья и сбоку частично видна балюстрада и решила повторить. Я написала небо без балюстрады, побоявшись дать ей неправильный ракурс. Получилось небо, облака, ветки спускаются с трех сторон. По периметру купола выполнила карниз-софит для вечерней подсветки. При создании неба я разделала купол на отсеки, сделала пять колеров и поставила маляров красить каждого свой отсек. Затем щеткой растушевала стыки. Получился купол от ясно-голубого до светло-сиреневого с маревом. Деревья я написала тремя планами, сделав масляную краску полупрозрачной, наподобие акварели, введя в нее белила и парафин. Потом по небу пустила стрижей.

   Когда снимали строительные леса, я так волновалась, что убежала. Не могла сразу смотреть. Потом за мной прибежали со словами: "Хорошо! Красиво!". Школьников туда водили на экскурсии. В дальнейшем ресторан переделали в концертный зал, но мою роспись потолка оставили.

   В лагере существовали так называемые зачеты, т.е. за хорошую работу и поведение сокращался срок пребывания в заключении. Незадолго дол моего освобождения ко мне подселили врача-рентгенолога с объекта. Она по договору приехала на работу, но ей в Сарове не понравилось. Муж и сын ее остались в Москве, она захотела расторгнуть договор и вернуться, но ее не отпускали. Так как она настаивала, ей дали срок.

   Еще находясь в заключении, я нарушила режим и пошла в кино, когда показывали фильм о Чехословакии. Мне хотелось увидеть глаза Людвига, который был в то время министром обороны. Увы, несмотря на то, что его показывали крупным планом, он ни разу не посмотрел на экран. Мне казалось, что он прячет от меня глаза, ведь он не мог не знать, что со мной случилось.

   Были со мной, за время заключения, комичные случаи. Меня невзлюбила начальница второй части. Она формировала этапы и не раз пыталась записать в них меня. Но все списки проходили через начальника строительства, Анискова, который был заинтересован во мне, как в ведущем специалисте, и всегда меня вычеркивал. Ходила я по пропуску и должна была являться в лагерь к утренней и вечерней проверке, а ночевать только в лагере. Но бывали случаи, когда я задерживалась на работе, и тогда мое начальство звонило в зону, предупреждая об этом. В одну из таких задержек генерал Зернов распорядился, чтобы меня отвезли в лагерь на его машине. Представьте себе, машина генерала объекта подъезжает к лагерю, все дежурные выскочили, руки под козырек, и вдруг из машины выходит заключенная. Минутное замешательство, я прохожу с пропуском к проходной, отмечаюсь и вслед слышу звонкий смех. Им самим стало смешно.

( Read more... )

Продолжение

Начало см.
http://traveller2.livejournal.com/499871.html
http://traveller2.livejournal.com/499572.html
http://traveller2.livejournal.com/499432.html
http://traveller2.livejournal.com/499147.html?view=9975755#t9975755
См. также вторую часть в http://traveller2.livejournal.com/450351.html

Я прекрасно помню день Победы в Москве. Погода была солнечной, но дул холодный, северный ветер. Мы с Сережей днем пошли на Красную площадь, где шли стихийные митинги. Люди пели, гуляли, плясали, играли на гармошках. Все, кто мог, несли по улице Горького бутыли со спиртными напитками и угощали всех. Вечером был салют. В небе висели портреты Сталина, на которые наводили прожекторы, а со всех сторон раздавалась пальба. Народу было так много, что страшно было быть раздавленной. Мы с сыном с трудом выбрались из толпы и поехали домой.

   Между тем ясности не было. Появились сомнения в непогрешимости Сталина. В одном из своих разговоров с Мариной я назвала Сталина властолюбивым и жестоким. Вскоре ее арестовали, и я подсознательно стала ждать своей очереди. Мне приснился сон, будто Марина протягивает мне чашку с черной водой. Я беру ее и выпиваю. Как только я допила воду, слышу грохот. Выбегаю в прихожую, там упало и разбилось зеркало.

   В июле приезжал в Москву Свобода. Виделись мы с ним урывками. Как министр обороны, он подписывал договор по новым границам Чехословакии. 30-ого июля он улетел, прислав мне с аэродрома весточку-телеграмму: "Живу я во дворце, но счастья у меня нет".

   Арестовали меня 14-ого августа 1945-ого года. Ночью раздался звонок в дверь. Открыла Надежда Ивановна. Их было трое. Первая моя реакция была - прыгнуть в окно. Но один из пришедших сразу же стал к окну и, отвернувшись, сказал: "Вы одевайтесь, я подожду". Я механически натягиваю на себя одежду. Надежда Ивановна что-то собирает, дает мне сверток. "Берите теплые вещи", говорит сотрудник МВД. "Мне ничего не надо", отвечаю я. Мы уходим, остальные сотрудники остаются, чтобы провести обыск. Слава богу, в это время сын был в пионерском лагере, и от трагедии расставания я была избавлена.

   Едем, мелькают знакомые дома, с которыми я мысленно прощаюсь. Приезжаем на Лубянку. Меня унизительно обыскивают, потом запирают в маленьком кабинете, размером метр на метр. Там стоит лавка, темная лампочка и по стене бегут жирные клопы. Израненная душа, опозоренное тело, я теряю сознание. Пришла я в себя от того, что надзиратель трясет меня и тычет мне под нос нашатырный спирт. "Все уладится, разберутся и пойдете домой", говорит он мне. Я немного успокаиваюсь, ведь я не совершала никакого преступления. Но потом вспоминаю историю Шарлоты. Была такая девушка, хорошенькая, как фарфоровая куколка. Ей было всего девятнадцать лет. Ее родителей арестовали, хотели арестовать и ее. Но она была на даче. Ее няня приехала к ней и попросила ее бежать. Вместо этого Шарлота легла на кухне, закрыла все двери и окна и отравилась газом. Я помню, как она лежала в гробу, свежая, молодая, даже с нежным румянцем на щеках. Только теперь я поняла, как же она была права! Перед глазами проходят лица тех, кого уже арестовали. Неужели они все были преступниками? За что хотели арестовать девятнадцатилетнюю Шарлоту?

   Меня перевели в камеру на промежуточном этаже. Там пять постелей, одна из которых свободна, на нее поместили меня. Я легла на нее и провалилась в смесь сна и бреда. Так началась моя тюремная жизнь. Утром подъем, оправка - вывод в туалет, затем завтрак, обед, ужин и отбой ко сну. Днем лежать было нельзя, сидеть разрешалось только лицом к глазку, чтоб было видно, что открыты глаза. На допрос вызывали ночью. Камера представляла из себя комнату 4-5 метров длинной и три шириной. В ней пять кроватей, в углу - параша. Окно заделано железным щитом, так, чтоб белый свет был еле виден сквозь узкие щелки. Под потолком круглосуточно горит лампочка.

   Утром я познакомилась с моими сокамерницами. Среди них оказалась Ольга Никитична Миронова, которая сидела за недонесение на сестру, которая работала у Вавилова и обвинялась в покушении на Сталина. Была там также профессор истории Хейфиц, которую обвинили в искажении истории. Женщины часто менялись, только мы с Ольгой Никитичной оставались в камере. Одно время к нам в камеру поместили бывшую сотрудницу КГБ. Она была главой миссии в Канберре (Австралия) и ее арестовали по возвращении на родину. Она была полуграмотной и все время кричала: "Еще неизвестно, кто кого посадит! Я привезла вагон вещей, вот они на вещички мои позарились. Не выйдет, вещички мои, на, выкуси!" и показывала кукиш, добавляя к своей речи отборный мат.

   Первый раз, когда меня вели на допрос, солдат поставил меня лицом к стене. И я подумала: все, сейчас расстреляют. Но никто меня не расстреливал. Мое дело вели два следователя. Один из них - Образцов. Три дня он меня расспрашивал о Свободе, но никаких протоколов не вел. Затем он резко прервал эти разговоры и начал на меня орать: "Ах вы, антисоветчица! Я знаю, вы Сталина называли властолюбивым и жестоким, хвалили чешских офицеров и воспевали капиталистическую жизнь!". Сначала я от всего отказывалась, но потом мне устроили очную ставку с Мариной. Я действительно называла Сталина властолюбивым и жестоким, она это подтвердила и протокол я подписала.

   Затем мне устроили очную ставку с моими бывшим коллегой, Львом Дворецом. Там вообще был полный бред. Якобы Лев организовал подпольную антисоветскую организацию и я была ее членом. Я отказалась подписывать протокол, но следователь и не настаивал. В конце допроса я задала Леве вопрос, зачем он это говорит, на что он лишь махнул рукой и сказал: "Все равно".

   В течении шести суток Образцов вызывал меня на допрос, причем большую часть времени пил чай, ходил по кабинету, разговаривал по телефону и смотрел в окно. Под утро меня уводили в камеру, и тут же наступал подъем. Не спав шесть суток, я поняла Леву, мне тоже стало все равно. Я решила, что пусть следователь пишет что угодно, хоть что я китайский император, я все подпишу. Как только я подписала все протоколы, Образцов подобрел. До этого он много орал на меня, оскорблял, но матом не ругался. Один раз со злости скомкал протокол и кинул мне в лицо.

( Далее под катом )

Продолжение

Начало см.
http://traveller2.livejournal.com/499572.html
http://traveller2.livejournal.com/499432.html
http://traveller2.livejournal.com/499147.html?view=9975755#t9975755
См. также вторую часть в http://traveller2.livejournal.com/450351.html

В письме Нильсу Бору от 14 февраля 1950 года Рудольф Пайерлс написал:

Нет сомнения что вся эта история с Фуксом приведет к катастрофическим последствиям, не только в личных взаимоотношениях, но и в политической атмосфере и положении ученых в Англии и, особенно, в Америке. Если Фукс и обманул все проверки, то абсолютно нелогична попытка исправить положение подвергая всех остальных заново дополнительным проверкам. Разумеется, они пойдут этим путем. Мы начали осмысливать главный урок из случившегося. Можно ли вообще избежать утечки секретных данных в проекте с участием тысяч людей не создавая атмосферы тоталитарной страны в которой каждый должен подозревать даже лучших друзей в передаче информации? В России нашли эффективный способ избежать утечек. Если этот способ и есть единственное решение, хотим ли мы тоже пойти по этому пути или все же скажем: “Если цена за секретность так высока, то стоит ли она того, чтобы платить эту цену.”

В качестве комментария я хочу привести ниже фрагмент из (малоизвестных) воспоминаний Ольги Константиновны Ширяевой. Прошу прощения за то, что он довольно длинный. Сначала необходимые пояснения. Ольга Ширяева родилась в 1911 году в Киеве. Получила архитектурное образование. Второе главное действующее лицо в этом фрагменте - Яков Борисович Зельдович, которого вряд ли надо представлять: один из великой тройки (Сахаров, Зельдович, Гинзбург), главных действующих лиц в советской водородной бомбе. В Арзамасе-16 (Сарове) был главным теоретиком ядерного оружия (в паре с Харитоном). Аналогом Зельдовича в Лос Аламосе был Ганс Бете.

Бузулу́ к— город в Оренбургской области.

Ну и немного хронологии касательно Ольги Ширяевой:

1945, 14 августа. – Арест. Лубянская тюрьма. Обвинение в антисоветских высказываниях.
Следователь Образцов. После 6 суток ночных допросов с запретом спать днем О.К.
подписала все протоколы.
1946, январь. – Перевод в Бутырскую тюрьму, где через 2 дня О.К. зачитали
приговор: 5 лет лагерей за антисоветскую агитацию по ст. 58-10. Этап в Нижний Тагил,
работа архитектором в лагерном проектном бюро.
1946, август. – Этап в лагерь закрытого города Саров (Арзамас-16), работа в лагерном
проектном бюро. Проектирование 5-этажного жилого дома, переделка монастырской
церкви в театр.
1949, июнь. – Досрочное (по зачетам) освобождение, переход на положение вольнонаемной
без права выезда из Сарова. Знакомство на теннисном корте с начальником теоретического
отдела объекта Я.Б. Зельдовичем, с которым вскоре
установились близкие отношения.
1950, май. – Я.Б. Зельдович удостоен звания Героя Социалистического Труда, он перевозит из Москвы в г. Саров сына Ольги Ширяевой Сергея. Жизнь О.К. с сыном в отдельном коттедже Я.Б. Зельдовича.
О.К. ждет рождения ребенка.
1950, лето. – Отказ О.К. стать осведомителем, на чем настаивает начальник местного отдела МГБ Шутов.
Высылка О.К. без суда и следствия в Магаданскую область. Работа экономистом по приемке золота на прииске Зимний в 1000 км от Магадана.
1951, 19 января. – Рождение дочери Анны.
1951, декабрь. – Получение разрешения на выезд из Магаданской области,
выхлопотанное Я.Б. Зельдовичем у Берии.

Любовь и бомба за колючей проволокой
Ольга Ширяева

   Через несколько дней после моего возвращения в Ригу, Германия напала на Советский Союз. 22-ого июня 1941-ого года было воскресенье, но, несмотря на это, мы работали, когда услышали громкоговоритель с улицы, передающий речь Молотова. В три часа дня начались первые бомбежки Риги. Еще три дня мы оставались в городе, жгли документы и готовились к эвакуации. Потом нам объявили, что женщины должны уезжать незамедлительно. Прямо с работы мы с моей приятельницей, Анной Фридбур, сели в эшелон. По дороге поезда бомбили, но нам повезло, и наш поезд проскочил. На станциях мы видели людей с узлами, заплаканных детей. Это было ужасно!

   В Москве еще не было этих ужасов, но люди все равно были сумрачные и подавленные. По улицам маршировали воинские части, отправляющиеся на фронт. Женщин, детей, стариков отправляли в эвакуацию. Мой муж, Басов, уже был мобилизован на фронт. Родители мужа уехали из Москвы на дачу и жили там с моим сыном Сережей. Они не собирались возвращаться в Москву, но и в эвакуацию ехать не хотели, хотя я на этом настаивала, так как сама твердо решила идти защищать Родину. 22-ого июля немцы начали бомбить Москву. Я как раз возвращалась с дачи Басовых, вошла в метро на станции Комсомольская, когда на улице раздалась сирена воздушной тревоги. Мы спустились в тоннель и просидели там до рассвета. Поднявшись наверх, я доехала до Красных Ворот, но пройти к дому не смогла: там все было оцеплено, бомба упала недалеко от нас.

Тогда я поняла, что ребенка нельзя оставлять в Москве и стала собираться в эвакуацию вместе с группой от Союза архитекторов. Город бомбили каждый день в одно и то же время. В начале августа мы: сын Сережа, его няня и я, погрузились в эшелон, направляющийся в город Бузулук. Все мы были уверены, что скоро вернемся домой.

   Сначала я поехала в деревню Лабазы, под Бузулуком. Мне казалось, что в деревне должно быть лучше с едой. Жара стояла страшная, в деревенских домах грязь, мой сын Сережа почти сразу заболел дизентерией. От меня потребовали выйти на работу в колхоз. Я отправила туда няню, а сама осталась сидеть дома и выхаживать сына. Через несколько дней к моему окну подошли местные женщины и стали выкрикивать: "Ширяева, снимай свои шелковые платья и иди работать в колхоз". Как только я выходила сына, оставила его с няней, а сама вернулась в Бузулук.

   Там я сняла комнату в доме, на краю города, у дяди Пети и устроилась работать техником-смотрителем не железнодорожную станцию. После этого вернулась в Лабазы и забрала Сережу с няней. Между тем, эшелоны с эвакуированными продолжали приезжать из Москвы. В одном из них приехала моя приятельница, Марина Дворез с сыном. Она была в бедственном положении, и я взяла ее к себе. Так как она не была членом Союза архитекторов, ей выдавали только восемьсот граммов хлеба в день на двоих, поэтому я делилась с ней всем, что у меня было. На железной работе я проработала недолго, вскоре там было сокращение штатов и меня уволили.

( Далее под катом )

Продолжение

Начало см.
http://traveller2.livejournal.com/499432.html
http://traveller2.livejournal.com/499147.html?view=9975755#t9975755
См. также вторую часть в http://traveller2.livejournal.com/450351.html

Настало время вчитаться в письмо Жени Пайерлс Клаусу Фуксу и взглянуть на его ответ. Письмо не датировано, но из контекста можно понять, что оно было написано 3 или 4 февраля 1950 года, т.е. день или два спустя после его ареста. Клаус Фукс был арестован 2 февраля 1950 года. При переводе письма возникает трудность. В английском языке нет различия между ты и вы. Известно, что Пайерлсы относились к Фуксу как сыну. С другой стороны, разница в возрасте была незначительной. И в немецкоязычных странах больше соблюдают формальности. Даже сейчас ко мне иногда обращаются герр профессор доктор… Поэтому, я буду переводить you как вы.

Мне очень хотелось бы услышать ваше мнение о письмах. Искренен ли ответ Клауса? Что он понял (если вообще что-либо понял)? У меня, конечно есть своя точка зрения, но одна голова хорошо, а много лучше…

Итак…

Дорогой Клаус!

Руди только что вернулся из Лондона. Я пишу тебе сидя в нашей гостиной напротив камина, где так часто мы говорили обо всем на свете. Это письмо писать трудно, и наверное даже труднее читать его, но вы знаете меня достаточно хорошо чтобы не ожидать от меня уклончивых слов.

Я воспринимаю то, что случилось, с бóльшей легкостью, чем кто-либо другой потому что мое детство и юность в России научили меня не доверять никому и быть готовой к тому, что любой и каждый мог оказаться агентом НКВД. Двадцать лет свободы в Англии несколько смягчили меня, и я научилась любить и доверять людям, по крайней мере некоторым. Но инстинкты заложенные в детстве и юности глубже, и после первого получаса я чувствую, что могу с собой справиться.

Я конечно же доверяла вам. Более того, я считала вас самым порядочным человеком из всех кого знала. Даже сейчас… Именно по этой причине я и пишу вам.

Кажется, вы сейчас изменили свои взгляды и хотели бы, чтобы лучшее в нашей цивилизации сохранилось. Лучшее — это доверие к людям, дружба, та свобода и свежий воздух, которые все еще существуют кое-где в нашем мире и делают жизнь достойной того, чтобы жить и воспитывать детей. Ваши действия поставили под угрозу именно это, причем в двух аспектах. Одно следствие — именно такое как вы и планировали, и сейчас с этим уже ничего нельзя сделать. Но можно и нужно что-то сделать с другим следствием.

( Далее под катом )

Продолжение

Начало см.
http://traveller2.livejournal.com/499147.html?view=9975755#t9975755
См. также вторую часть в http://traveller2.livejournal.com/450351.html

*****

Пожалуй, я начну с конца. Но мне понадобится несколько вводных предложений.

Осенью 1941 года Клаус Фукс отправился к Симону Давыдовичу Кремеру (кличка “Александр”), помощнику военного атташе Советского посольства в Лондоне, и сообщил, что имеет важную информацию о новом мощном оружии. Для связи с ним была выделена радистка «Соня», настоящее имя которой было Рут Кучински. Первые радиограммы в Москву содержали сведения о газодиффузионном методе разделения изотопов урана.

Клаус Фукс родился в 1911 г. в семье лютеранского пастора, убежденного пацифиста, который проповедовал любовь к ближнему и толерантность. Клаус пошел другим путем и стал несгибаемым коммунистом. В 1933 году ему пришлось бежать из Германии, через Париж, в Англию. Там он получил высшее образование. После начала войны в Европе 1 сентября 1939 года Фукс как немецкий гражданин был интернирован сначала на острове Мэн, а потом отправлен в Квебек, в Канаду. В январе 1941 года ему было разрешено вернуться в Англию. Англия в одиночку вела войну с фашистской Германией, поработившей всю западную Европу. Положение было тяжелым: еженочные бомбежки Люфтваффе, скудная еда по карточкам, мрачные настроения и ожидание неизбежного вторжения немецких войск. Естественно, антинемецкие настроения в стране были очень сильны. Фукс не мог найти работу. Его спас Рудольф Пайерлс, которому как раз был нужен ассистент. Он не только взял его в свою группу, Рудольф и его жена Женя (та самая Женя Каннегисер, которая когда-то в Ленинграде была верной подружкой “трех мушкетеров”, Ландау, Гамова и Иваненко) предложили ему жилище в своем доме. Позднее Женя напишет, что Клаус Фукс стал членом их семьи, они относились к нему как к сыну.

К сентябрю 1949 года, данные полученные в рамках операции Venona, речь о которой впереди, однозначно показали, что Клаус Фукс был агентом НКГБ. С конца 1947 года по май 1949 года он передал Александру Феклисову (о котором я тоже расскажу позже), основную схему водородной бомбы, результаты испытаний урановых и плутониевых бомб на атолле Эниветок и основные данные о производстве урана-235. Как написал в своих мемуарах Александр Феклисов, за полтора года они встретились шесть раз.

На первой неофициально встрече Фукса с офицером британской разведки MI5 Уильямомом Скардоном в декабре 1949 года Фукс отрицал все. После этой беседы его отпустили домой. В январе 1950 года Фукс запросил еще одну встречу с Скардоном, на которой добровольно признался, что регулярно передавал информацию об американской и британской ядерной программе в Москву. Ни деталей ни имен сообщников на этом первом допросе он не выдал. (На эту тему — впереди).

Признание Фукса было ударом невероятной силы по Рудольфу и Жене Пайерлс. Поскольку именно Рудольф Пайерс привел Фукса в атомную программу, на него немедленно пало подозрение в том, что он был сообщником Фукса. И не только на него, а на всех коллег и друзей, которые работали с Фуксом и в Лос Аламосе и позднее в Харуэлле. Женя проплакала целый день и написала Фуксу в тюрьму поразительный человеческий документ — письмо о предательстве, которое я не могу спокойно читать даже сейчас, 67 лет спустя. Но всему свое время, к этому письму я вернусь позднее.

После этого введения я могу вернуться к главной теме этого поста. После ареста Фукса подозрение пало в первую очередь на семью Пайерлсов, и Федеральное бюро раследований (ФБР) естественно зналось их проверкой. На самом деле, было два расследования — одно в 1950-51 гг., а второе в середине 60х. В 1990х, согласно закону США о свободе информации, досье Пайерлсов рассекретили, и сейчас оно доступно общественности.

( Далее под катом )

✷ Brno

✷ Oxford

15 дней, 5 городов, 3 семинара, 1 коллоквиум. В гостях хорошо, а дома лучше.

*****

Более 20 днея я не появлялся в ЖЖ. Зато сейчас я задумал большой материал про Клауса Фукса. Пожалуй даже не столько о нем, сколько о моральных проблемах вокруг него. Он будет состоять из нескольких частей, пока не знаю из скольких. Пожалуйста, присылайте свои комментарии, если вы захотите его улучшить, дополнить или исправить. Большая часть фактов, изложенных ниже, известна, но рассеяна в литературе. Кое-что, как я полагаю, еще не известно русскоязычному читателю.

✷ Клаус Фукс

Какое приятное лицо, не правда ли?

*****

Неразрешимая моральная дилемма: трагедия того поколения

Если судьба занесет вас в Санта Фе и вы отправитесь бродить по исторической части города, вам непременно укажут на импозантный отель La Fonda, где 2 июня 1945 года состоялась судьбоносная встреча Клауса Фокса с Гарри Голдом, американским евреем-коммунистом, работавшем на советскую разведку. Соблюдая строжайшую осторожность, Фукс спустился с Холма, на котором располагалась Лос-Аламосская лаборатория, в которой ядерное оружие творили почти все выдающиеся квантовые физики того времени, как американские, так и те, которым удалось вырваться из Европы. Фукс передал Голду очередной пакет с секретными документами и чертежами.

В 2016 году я заглянул в Ла-Фонду. Во время войны многие “сотрудники” отеля и его обитатели работали в Отделе безопасности Лос Аламоса. В их задачу входило обеспечение секретности работы над американской ядерной бомбой, которой занимались физики на “Холме” (так они называли Лос Аламос). Совсем рядом, буквально в сотне метров, расположен мост через реку Санта Фе (Castillo Street Bridge), на котором Фукс многократно встречался среди белого дня с Гарри Голдом после 2 июня, и передвал ему документы, содержащие информацию о механизме имплозии плутониевой бомбы. Самое поразительное, что эти регулярные встречи с“передачами” в самом “горячем” месте Санта Фе остались незамеченными.

La Fonda (по-испански просто «гостиница») была излюбленным местом вечернего времяпровождения физиков и их жен — тех, которые отважились спуститься с Холма, чтобы вкусить "плоды цивилизации". Опасаясь, что вино может развязать им язык, агенты безопасности присматривали за учеными из Лос-Аламоса, когда они “расслаблялись” в Ла Фонде. Более того, Оппенгеймер, обеспокоенный тем, что жители Санта Фе могут в конце-концов и сами догадаться, чем именно занимаются на Холме, как-то послал ведущих физиков Боба Сербера и Джона Мэнли в Санта-Фе с женами, чтобы они намеренно распространили слух, что Лос-Аламос проектирует электрические ракеты.

*****

До начала перестройки Советский Союз не признавал, что первая атомная бомба в СССР была точной копией американской плутониевой бомбы “Толстяк”, сброшенной на Нагасаки. Роль Фокса не только не признавалась, но и само имя его было табу в открытой печати. Впервые я услышал о нем в 1985 году вот при каких обстоятельствах.

Мой друг подарил мне фотокопию книги Фейнмана «Вы, конечно, шутите мистер Фейнман". Я проглотил ее за ночь. Чтение было настолько увлекательным, что я не мог не поделиться своим восхищением со всем миром. Поразмыслив, я решил, что единственный способ сделать это -- перевести его на русский язык и попытаться опубликовать перевод.

Я позвонил знакомому, назовем его РА, который руководил одним из отделов популярного журнала «Наука и жизнь». Время от времени он давал мне небольшую подработку на 20 или 30 рублей, чтобы моя семья могла свести концы с концами. В те дни этот журнал имел тираж в три с лишним миллиона экземпляров. Теперь он почти вымер...

РА с энтузиазмом встретил и поддержал эту идею. Он сказал мне, что я могу перевести около четверти книги Фейнмана по моему выбору. А он "протолкнет" этот перевод в редакции.

«Но смотри, держись подальше от глав с политическими коннотациями, и тех мест, где Фейнман упомяет нашего шпиона в Лос-Аламосе, Клауса Фукса», -- добавил он и многозначительно поднял палец кверху.

Придя в Институт я спросил своего бывшего научного руководителя Б.Л. Иоффе, не слышал ли он о Фуксе.

— Конечно, сказал Иоффе, — он передал разведке данные по “Толстяку”, которые были в свою очередь переправлены Курчатову. Такие данные мы называли “икс-периментальными”, в отличие от наших собственных экспериментальных данных, появившихся позднее.

В настоящие время почти все события, предшествовавшие встрече Фукса и Голда в Санта Фе, хорошо известны. Их начало относится к 1930м годам. На фоне полного экономического раздрыга в западной Европе (особенно в странах, проигравших Первую мировую войну) растет влияние национал-социалистических идей. Популистские лозунги Гитлера находят широкую поддержку и выводят Национал-социалистическую рабочую партию Германии в политический мейнстрим. В ужасе от такого развития событий, европейская интеллигенция находит утешение и надежду в коммунизме — светлом будущем всего человечества, строительство которого в СССР было в разгаре. Коммунистическая идея как эпидемия прошла по всему континенту: от Испании до Германии. В каком-то английском фильме я видел сцену, в которой богатый немецкий беженец объясняет английскому чиновнику: “У меня было только две альтернативы — либо примкнуть к нацистам, либо к коммунистам”.

В 1937 году в Москву на два месяца приехал Леон Фейхтвангер. Он был принят Сталиным и присутствовал на Втором Московском показательном процессе — так наз. “суде” над так наз. “Параллельным антисоветским троцкистским центром”. Вернувшись на запад, Фейхтвангер издал в Амстердаме книгу «Москва 1937» — его впечатления о жизни в Советском Союзе, Сталине и показательных судебных процессах в СССР. Если подытожить в двух словах, он был в восторге. Идея о светлом будущем всего человечества ослепила его до такой степени, что он не заметил чудовищной фальши всего, что ему показали. Он приводит официальные советские статистические данные о том, что советские люди питаются лучше, чем жители Италии и Германии. Усомниться в точности этой статистики ему не приходит в голову — если государство основано на Идее, то, ясное дело, оно не опустится до мелкой подтасовки фактов. 1937 год — начало Большого Террора, когда ежедневно на полигоне Бутово-Коммунарка расстреливали от 300 до 1000 человек по “приговорам” троек. Искусственный голод, вызванный насильственной коллективизацией, эшелоны крестьян высланных в Сибирь, массовое выселение из Ленинграда после убийства Кирова, — все это прошло мимо его взора…

Спасаясь от одного чудовища — Адольфа Гитлера — западные интеллектуалы, становились на службу другого не менее кровавого диктатора, Иосифа Виссарионовича Сталина. Когда я пишу “становились на службу”, это утверждение надо понимать буквально. Все европейские компартии в то время беспрекословно подчинялись указаниям Коминтерна из Москвы. Мыслящие люди, вступая в партию, становились нерассуждающими “солдатами партии”. С этого момента их вело по жизни Идея о Светлом Будущем. Не исключено, что именно эти солдаты партии способствовали приходу к власти в Германии Гитлера в 1933 г. На выборах его партия получила 33% голосов. Если бы немецкие коммунисты сблокировались с социалистами, у них было бы большинство в Рейхстаге (37% голосов) и они могли бы в принципе получить мандат на формирование правительства. Но Сталин наложил запрет на блок коммунистов с социалистами, которых (социалистов) он считал предателями Идеи. А в государстве рабочих и крестьян слово Сталина было равносильно закону для всех, в том числе и для Коминтерна. Точнее, оно было выше любого закона.

Благими идеями выложена дорога в ад.

Работая над моей предыдущей книгой, “Физика в сумасшедшем мире”, я просмотрел заметное число досье из архива немецкой и австрийской секций Коминтерна. Этот архив сейчас хранится в РГАСПИ в открытом доступе. Меня поразило количество немецких а австрийских коммунистов, которые были агентами Коминтерна в зап. Европе и железной рукой проводили линию товарища Сталина. Во многих досье имеется пометка “выполнял специальные задания”. Специальные задания — это эвфемизм, который мог означать что угодно: от шпионажа до дискредитации противников из среды русских эмигрантов, от устранения ослушавшихся агентов, до убийств перебежчиков (из “социалистического рая”), троцкистов, и других “неправильных элементов”…

В 1934-36 годах многие из коминтерновцев бежали или были отозваны в Москву, и почти все сгинули в 1937–38: либо в гулаге, либо были сразу после ареста расстреляны НКВД. Немногие пережившие Большой Террор были переданы в руки гестапо в 1940м по секретному соглашению Молотова-Риббентропа. Как говорится, что посеяли, то и пожали.

Вот небольшой отрывок из книги Александра Вайсберга “Обвиняемые”:

Я, конечно, знал, что Коминтерн, ГПУ и IV отдел ГРУ Красной Армии руководили секретными организациями Коминтерна за границей, но я не знал, что одна из них была известна как N-аппарат [КПГ ].

«Эдгар» был революционным рабочим из Гамбурга; я впервые встретил его в Берлине. Его настоящее имя было Фриц Бурде, а Эдгар была его партийная кличка. Он был порядочным человеком и хорошим товарищем. Я встретился с ним в августе 1936 года в Москве, когда он занимал высокое положение в ГРУ Красной Армии. Я попросил его помочь моей [арестованной] жене. Он позвонил Крыленко, который тогда был наркомом юстиции. Крыленко связался с ГПУ. Как я понял потом из своих допросов, московское ГПУ немедленно сообщило своим харьковским коллегам о моем разговоре а Эдгаром и о последующем контакте с Крыленко. По-видимому, это и послужило причиной моих первых допросов.

Долгое время ГПУ и ГРУ боролись за контроль над этой важной секретной организацией [N-аппарат КПГ]. В 1936 году ГПУ победило, обвинив наркомат обороны в засилье троцкистов. После ареста Тухачевского у ГПУ были развязаны руки. Они отозвали почти всех секретных агентов Коминтерна из-за границы и арестовали их. Фриц Бурде отвечал за работу ГРУ Красной Армии в Скандинавии. Когда он был отозван вместе с остальными, он сказал друзьям, что идет на смерть, но у него не было альтернативы.

Ирония состоит в том, что, как я узнал в 2015 г. из документов РГАСПИ, в 1934 году именно Эдгар написал характеристику на Вайсберга в немецкую секцию Коминтерна, и эта характеристика была не просто “кислой”, а резко отрицательной и компрометирующей автора вышеприведенной цитаты.

Продолжение следует

Тема эта как правило вызывает бурные эмоции, как положительные так и отрицательные. Но я оставлю в стороне все практические вопросы и попробую в двух словах рассказать об одном очень узком аспекте, тем более, что с практической точки зрения мой путь был нетипичным, и “эмиграцией” его можно назвать только с оговорками.

С возрастом я научился лучше понимать мысли и настроения других людей, становиться на их место. Читая мемуарную литературу я понял какую тоску и подавленность вызывает у зрелых “свершившихся” людей вынужденный переезд в незнакомую среду обитания. Я понял почему так происходит.

Вот, например, недавно мне попалось эссе Марины Цветаевой, написанное в 1936 году в Париже, 25 лет спустя после описываемого события: литературный вечер в петербургском салоне И. Каннегисера. Эссе называется “Нездешний вечер” и повествует и встрече Марины с другими поэтами (С. Есенин, М. Кузьмин,…) и их поэзией с боготворящей их петербургской интеллигенцией:

“Читать по тетрадке я стала только, когда перестала их [свои стихи] знать наизусть, а знать перестала, когда говорить перестала, а говорить перестала - когда просить перестали, а просить перестали с 1922 года - моего отъезда из России. Из мира, где мои стихи кому-то нужны были, как хлеб, я попала в мир, где стихи - никому не нужны, ни мои стихи, ни вообще стихи, нужны - как десерт: если десерт кому-нибудь - нужен…”

А вот, что написал Вольфганг Паули 13 января 1938 своему ученику Виктору Вайскопфу:

«С общей критикой американской жизни которую вы и ваша жена излили в письме, я, конечно, совершенно согласен. Но в такой хорошей стране встречаются люди всех типов. У меня, например, очень хорошее взаимопонимание с Карлссоном: он пьет абсолютно по-европейски…”

А вот еще отрывок из другого письма Паули, от 13 января 1941 г.:

“Кстати, я думаю, что у американских женщин есть много с ног на голову поставленного, нереализованного эросоа, даже когда они занимаются сексом (в основном, механически), что приводит отчасти к истерии, отчасти к жажде власти. Особенно печальную роль в этой ситуации играют американские мужчины, которые деградировали и сползли к роли клоуна в их отношениях с женщинами (позор для всего мужского рода). Конечно, это заставляет женщин становиться все более властными.”

Ниже я приведу отрывок из моего письма московскому другу начала 1990х. А пока, подведу итог.

Попадание любого высоко организованного человека, со сложившимися представлениями и жизненными приоритетами, в чужую среду, вызывает культурный шок и выбивает из привычной социальной ниши на несколько лет, как минимум. Я знаю пару гуманитариев из Москвы/Ленинграда, которые вообще не смогли найти для себя комфортной ниши и вернулись домой, или ездят туда-сюда с частотой раз в полгода. В первое время социальный статус неизбежно понижается (ведь старые корни перерублены, а новые еще не отрасли).

Начинать новую жизнь в другой стране, если вам за 30, на мой взгляд можно только в том случае, если по тем или иным причинам вам абсолютно невмоготу на старом месте, либо, если вы хотите получить за морем что-то конкретное, что для вас безмерно важно и чего вы не можете получить дома. Тогда вы будете вгрызаться в скалы не смотря ни на что и строить себе новую нишу.

Бежавшим от большевиков или от нацистов отступать было некуда…

А теперь отрывки из моего письма 1991 г.

“Самое поразительное открытие, которое мы сделали в течение первых месяцев нашего пребывания, — это то, что американская цивилизация очень далека не только от российской, но и от западноевропейской. Эта цивилизация принципиально негородская. Мы привыкли к тому, что в Европе города являются центром общественной жизни и центром притяжения. Особенно сильно это ощущение города как центра вселенной — Города по преимуществу. Единственного Города — у москвичей, людей, которые выросли в столице последней в мире империи.

А в Америке (за редкими исключениями) города в нашем смысле этого слова умирают. Особенности американского общества таковы, что все сколько-нибудь преуспевающие семьи стремятся вырваться из городской черты и поселиться подальше, в благополучных пригородах, одним гигантским дачным поселком разлившихся по всей стране от Атлантического океана до Тихого.

Структура почти всех американских городов (в классическом понимании этого слова) одинакова: в центре так называемый downtown с более-менее стандартными блестящими (в прямом смысле этого слова) небоскребами, теряющимися в облаках. В нижних этажах дорогие магазины, в верхних — конторы и фирмы. Даунтаун занимает несколько (или много, как в Нью Йорке) кварталов и в общем-то пустеет после 7—8 вечера.

Сразу же за ним начинается кольцо кварталов, за которыми мало присматривали последние 50 лет. Обитают в этих домах довольно странные люди, как правило, принадлежащие к разным меньшинствам. Там же живут и англосаксы из числа махнувших на себя и свое будущее рукой. Они не часто выходят за пределы своего района, и их стараются по возможности не трогать — ни редкие прохожие, ни городские власти.”

Добавлю только, что острых финансовых проблем у нас не было, но культурная адаптация тем не менее заняла года три-четыре. За это время мы научились обращать внимание на лучшее, что может предоставить Америка, и научились получать этого удовольствие. Кроме того, жизнь в академическом мире интернациональна. Когда я (или Рита) вдруг чувствуем, что соскучились по Европе, ну что ж ... купил билет и лети куда хочешь. На эту тему я еще как-нибудь напишу.

Crossposts: http://traveller2.livejournal.com/498887.html

Тени прошлого
(Воспоминания об ушедших знакомых и друзьях)

Мирон Я. Амусья,
профессор физики

Я
в долгу
перед Бродвейской лампионией,
перед вами,
багдадские небеса,
перед Красной Армией,
перед вишнями Японии - перед всем,
про что
не успел написать.
В. Маяковский

Так уже случилось, что я знаком и мне довелось быть знакомым в прошлом с целым рядом ярких, выдающихся людей. В основном это были советские и иностранные научные работники, а также писатели, поэты, актёры, художники. К сожалению, когда был молод, ничего не записывал, уверенный в своей памяти. Сейчас прошедшее просто стремительно уходит из памяти. А ведь воспоминания об этих людях дополняли бы какими-то новыми чертами их образы, ставшие подчас уже, с помощью официальных биографий и Википедии, каноническими.

Привычка откликаться на уход из жизни тех своих знакомых и друзей, кто были хорошо известны в СССР или России, да и других странах возникла у меня сравнительно недавно. Так появились заметки о В. Л. Гинзбурге, А. Б. Мигдале, Ю. Неэмане. А ведь было что написать и об О. Боре, и о В. Н. Грибове, да и о других известных людях, с которыми судьба свела случайно или полу-случайно. Но спохватился поздновато. Однако лучше поздно, чем никогда.

Можно спросить, а кому, собственно, нужны воспоминания о весьма известных людях, о которых и так писано – переписано. Отвечаю прямо – в первую очередь - мне самому. Систематизация своих воспоминаний – отличный способ вернуться в то прошлое, которое в целом было не таким уже плохим, в том числе, и потому, что содержало пересечения с яркими людьми. Мне доводилось уже писать о ежегодных Зимних школах по ядерной физике, которые, начиная с 1966, проводил сначала ФТИ им. Иоффе, а теперь ЛИЯФ. Я был одним из организаторов этих школ, ездил на них ежегодно почти четверть века.

Уверенно могу сказать, что интереснейшей частью Зимних школ были их культурные программы, в которых принимали участие виднейшие актёры, писатели, поэты, режиссёры, музыканты, художники. Общение с членами «другого профсоюза» обогащало несказанно, и осталось в памяти навсегда. Рискую предположить, что приезжали к нам режиссёр Г. Товстоногов, актёр Н. Симонов, драматург А. Володин, поэт

( Далее под катом )

Crossposts: http://traveller2.livejournal.com/498687.html

Начинается студенческая сессия, и вместе с ней ужасная суматоха. Поэтому на этой неделе вряд ли мне удастся написать мой"обычный" пост, что требует нескольких часов.

Просто просьба:

Вопрос-просьба к друзьям. Если кто-нибудь знает что-нибудь о семье Исая Мандельштама, Марии Канегиссер-Мандельштам и Нины Канегиссер, особенно в интервале 1931-1960, пожалуйста, напишите мне. Мне удалось найти лишь следующее:

В 1935 году Исай Мандельштам был арестован и отправлен в ссылку в Уфу с женой Марией Канегессер-Мандельштам и Ниной. Хотя они были приговорены к 5 годам ссылки, в 1938 году в Уфе Исай Мандельштам был снова арестован и приговорен 22 марта 1938 года к каторжным работам в лагере ГУЛАГ, где он пробыл до 1941 года, а затем снова был отправлен в ссылку в различные провинциальные городки России. Я не мог найти документы, относящиеся к первым двум арестам, хотя, возможно, они есть в некоторых архивах НКВД. Однако записи о его третьем аресте и «судебном разбирательстве» находятся в свободном доступе общества «Мемориал» в Москве.

В 1951 году он снова был арестован в Малоярославце, в 130 км к юго-западу от Москвы, где он проживал в то время. Ему было предъявлено обвинение на основании печально известной статьи 58/10 Уголовного кодекса Российской Федерации -- создание и распространение литературы, содержащей антисоветскую пропаганду и агитацию.

Он был приговорен к 10 годам ссылки в Казахстане. Семья (в том числе Нина, которая добровольно, из любви к своим родителям, приехала в Казахстан) несколько лет провела в "глухих" городах в казахской пустыне. Мне не ясно, когда именно им разрешили переехать в Алма-Ату, столицу Казахстана, где Мария и Исай умерли в 1953 и 1954 годах соответственно. Нина уехала из Алма-Аты в Ленинград в 1958 году. В изгнании Исай Мандельштам продолжал работать над переводом драм Шекспира, которые были опубликованы анонимно или под чужими именами. Он был реабилитирован посмертно в 1962 году.

Может быть, кто-нибудь знает, где именно они отбывали ссылку в Казахстане и когда приехали в Алма-Ату. Спасибо.

Crossposts: http://traveller2.livejournal.com/498248.html

Я построил другую ветвь семейного дерева Мандельштамов, ведущую к Осипу Эмильевичу Мандельштаму, одному из великих русских поэтов ХХ века. Родство с Канегиссерами очень дальнее, их общий предок в 7-8 поколении. Осип Эмильевич на одно поколение ниже, чем Нина и Женя Канегиссер.

Добавлю также, что частое написание их фамилии Каннегисер, как заметил в
http://traveller2.livejournal.com/497558.html
один из комментаторов. Спасибо. Если транслитерировать с немецкого, то правильное написание будет Каннегиссер.

На фотографии вы видите макет океанского лайнера, который назывался Almanzora. Вообще-то Almanzora - это небольшая провинция в Испании. В период между двух войн лайнер "Алманзора" курсировал между Англией и Южной Америкой.

При чем же тут позорная страница английской истории?

Секретное соглашение в Ялте Между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем обязывало англичан и американцев отправлять в Советский Союз заключенных в их лагерях и находящихся в их зонах оккупации военнопленных и гражданских лиц, которые признавались, что они советские граждане. Среди них были и те, кто воевал на стороне Гитлера, и жители Украины и Белоруссии угнанные на работы в Германию, советские военнопленные, и даже те, кто бежал из России от большевиков и гражданской войны в 1917-22 гг. Последние зачастую не имели советского гражданства.

Собственно на территории Англии лиц подпадавших под секретное соглашение было несколько тысяч. В десятки, если не в сотни раз больше - в лагерях для перемещенных лиц в английской зоне оккупации Германии и Австрии. Многие из них, опасаясь за свою жизнь, не хотели возвращаться в СССР. Но их обманули.

В апреле 1945 г., еще до завершение войны, лайнер "Алманзора" вышел из английского порта и взял курс на Одессу. На борту было около 200 репатриантов. 18 августа он прибыл в Одессу, репатрианты сошли по трапу, и тут же их расстреляли офицеры НКВД. Поспешный расстрел был грубой ошибкой. Английские моряки, ставшие его свидетелями, вернулись домой в ужасе. Несмотря на строгий запрет, их рассказ расползся по лагерям. Следующие депортации на родину превратились в адские мероприятия: многие репатрианты сопротивлялись из-зо всех сил, кончали жизнь самоубийством, при проходе мимо Гибралтара бросались в воду с надеждой вплавь добраться до Испании. Тайное стало явным...

See http://collections.rmg.co.uk/collections/objects/67379.html

More Sources
Sources: Livre Noir Du Communisme: Crimes, Terreur, Répression
By Stéphane Courtois, p. 320;

http://www.network54.com/Forum/155335/thread/1001185287/last-1058232446/REPATRIATIONS ;
...

Source: Victims of Yalta: The Secret Betrayal of the Allies, 1944–1947
By Nikolai Tolstoy

" At last, on 18 April 1945, the Almanzora berthed at Odessa.
What happened next was described by Lieutenant Jesman in a
report submitted to Brigadier Firebrace, who in turn passed it on
to the Head of the Northern Department of the Foreign Office.

While the Soviet Nationals were disembarking on the
Odessa pier, there were two salvoes of sub-machine pistols
heard from behind the large shack on the pier....
I reported the incident at the time of its
occurrence to the O.C. Troops on Almanzora, Colonel Boyle,
and to the ship's master, Captain Bannister. [56]
Later, when he was being driven in a jeep through the semiruined
city, Jesman came on an execution squad in the process
of shooting down a dozen prisoners. His Soviet companion
informed him laconically that they were 'traitors'. Elsewhere
bodies littered the streets.

Хотите верьте, хотите нет, но оказывается Рудольф Пайерлс, известный физик-ядерщик, участник Манхеттеновского проекта, почти всю жизнь проживший в Англии, и один из величайших математиков 20-го века, Владимир Арнольд, почти всю жизнь проживший России — родственники, хотя и дальние. Только одной лишь КАМ-теоремой (теоремой Колмогорова-Арнольда-Мозеса) Владимир Арнольд обессмертил бы свое имя. А ведь сколько всего он успел сделать за свою жизнь (12 июня 1937, Одесса — 3 июня 2010, Париж). Он просил бы дольше, если бы не попал в аварию в Париже.

Характер родственных отношений объяснил мне Максим Арнольд, его племянник. Для наглядности щ представил ее в виде дерева.

Владимир Арнольд в центре внизу, а Рудольф Пайерлс чуть выше и левее.

Вообще семья Мандельштамов была огромной, из нее вышло много славных представителей и представительниц. Достаточно упомянуть Иоакима Мандельштама, крупного промышленника заложившего основы российского судостроения в конце 19-начале 20 века. Кстати его сын Леонид был поэтом и террористом. В начале красного террора в 1918 году он убил в Петербурге М. Урицкого, председателя питерского ЧК. Его подпись стояла под приказами о расстреле сотен, если не тысяч,ни в чем не повинных заложников.

Леонид Мандельштам был выдающимся радио-физиком на заре становления физики в СССР. Ну и наконец, Осип Эмильевичч Мандельштам, величайший русский поэт 20-го века. К сожалению он на моей схеме не уместился. Вот, что пишет Максим:

“Если обозначать отношение "отец-сын" через “>”, То в глубь времени от Емельяна (на самом верху) дерево выглядит
следующим образом:

Емельян<Йозеф< Гирш < Мандель и далее вниз
Мандель> Йезекиль> Тевель> Александр> Гирш(Григорий)> Исаак
Где-то в районе Йезекиля проходит ответвление, идущее к Осипу
Эмильевичу. Мандельштамы жили на
протяжении примерно сотни лет в городке под названием Жагоры, и
размножались в каком-то неисчислимом количестве. А имен на всех не
хватало, поэтому приблизительно каждый пятый был или Гиршем или
Езекилем или Йозефом.

( Далее под катом )

Я пропустил воскресный пост по уважительной причине.

Моей маме пошел 93 год. К сожалению, ноги стали ей отказывать. Поэтому примерно месяц назад мы наняли ей помощницу (не знаю, как назвать по-русски, по-английски caregiver). С девяти до часу мама проводит в “детском саду” для пожилых людей, где их кормят и развлекают, а потом ее привозят домой, и тут Оксана — так зовут помощницу — должна ее встретить и за ней следить. Главное не выпускать ее из виду ни на секунду, если она на ногах.

Оксана приехала в США легально. Ее цель накопить 30 тысяч долларов и вернуться на Украину. Деньги нужны ей, чтобы переделать свой дом в каком-то городке на западе Украины в отель. К сожалению, она оказалась с ленцой. Неделю назад, когда они сидели у бассейна, мама пошла в туалет, а Оксана ее не проводила. В результате — падение, и трещины в двух ребрах, не считая ушибов и т.д. Сутки она провела в госпитале, где ей сделали все анализы, и отпустили домой.

Короче говоря, я срочно вылетел в Лос Анжелес, чтобы разобраться с ситуацией и посмотреть, что нужно (можно) сделать.

Узнал много нового и не очень радостного. Американцы в таких случаях пользуются одним из двух вариантов: assisted living (жизнь с помощью) и nursing home (дом с сиделкой). Первый вариант означает что пожилых людей кормят, их комнаты убирают, есть дежурная медсестра. К сожалению, маме этого уже недостаточно. Второй вариант — полный уход, но… Посетивши nursing home, я понял, что это тоже не подходят. Многие обитатели там уже вообще не соображают что делают, а некоторые вообще не встают. Слишком депрессивно. Уход хороший, но не дай бог туда попасть.

Значит, пока придется остановиться персональной помощнице. Лучшие в этом деле считаются филиппики. Они очень добрые, работают от сердца, надежные и умелые. На втором месте мексиканки. К сожалению, то немного, что мама знала на английском, она почти забыла. Поэтому выбор помощницы был ограничен выходцами из бывшего СССР. Ну а в этом случае — имеем, что имеем…

Тем не менее, я поговорил с Оксаной серьезно. Объяснил ей, что ее рабочая ситуация гораздо легче, чем в среднем. У нее 4 часа свободных утром. В доме, где мама живет, есть бассейн и все мыслимые американские удобства. Калифорнийский климат плюс приличная оплата. Мама ходячая, говорящая, читающая и т.д. Надо только помогать ей вставать и садиться и быть рядом, когда она ходит…

Посмотрим что из этого получится.

Господи, подари мне смерть как у папы. Присел отдохнуть в сeредине деловой беготни, накануне нового года, и сердце остановилось в одну секунду…

Начало см. http://traveller2.livejournal.com/275323.html

В 2012 году я с щемящим чувством писал о Вадиме Книжнике, ярчайшей звезде на московском научном небосклоне. Он пришел как метеор, и так же быстро ушел. В этом году исполнится 30 лет со дня смерти Вадима. Его вклад в теоретическую физику и математику уникален и огромен. Вчера Саша Белавин напечатал воспоминания о Вадиме Книжнике, написанные его отцом Генрихом Книжником. Я воспроизвожу их ниже. На память... Этот материал довольно длинный, но я прошу: пожалуйста, дочитайте до конца...

vgk3

-------------------------------------------------------------------------------
Генрих Книжник

В этом году исполняется тридцать лет со дня смерти Вадима Книжника, умершего внезапно и необъяснимо в метро по дороге в Институт Теоретической физики имени Ландау Академии Наук, где он работал и где на семинаре собирался представить свои только что полученные им результаты.

Вадим работал в области Квантовой Теории Поля, в новейшем её направлении – Теории Cуперструн. В свои двадцать пять лет он уже был широко известен своими работами и в нашей стране, и за рубежом. До сих пор его работы остаются актуальными в этой быстро развивающейся отрасли науки Индекс их цитируемости – один из самых высоких.

В ноябре 2013 года под Парижем [IHES, Бюр сюр Иветт] была проведена Международная Конференция памяти Вадима Книжника, на которую собрались ведущие суперструнщики Мира. Организаторами Конференции были Александр Белавин, Самсон Шаташвили и Никита Некрасов. Конференция не могла бы состояться без помощи Михаила Бершадского, друга Вадима. Я всегда буду благодарен им за это.

Вадима вспоминают и о нём пишут все эти тридцать лет после его смерти. Многое из сказанного и написанного не совпадает с тем, что произошло в реальности – со временем детали искажаются в воспоминаниях и даже заменяются вымышленными. Мне кажется, что я, отец Вадима, должен рассказать о его жизни и смерти, потому что знаю о нём больше и лучше других.

( Далее под катом )

Сегодня мне не хочется начинать ничего нового... Читая книгу воспоминаний Людмилы Ансельм, наткнулся на небольшое фрагмент о Леоне Мочане, о котором я уже писал несколько раз:
http://traveller2.livejournal.com/495563.html
http://traveller2.livejournal.com/389843.html
http://traveller2.livejournal.com/482138.html
Очень ностальгичны страницы о 60х и 70х годах. Читал медленно, закрывал глаза и вспоминал... Спасибо, Мила.

Вот этот фрагмент о Мочане.

Именно в эти пятидесятые-шестидесятые годы двоюродный брат Ирины Викторовны [Мочан-Ансельм] Леон Эдмондович Мочан вдруг появился в нашей [ленинградской] квартире прямо из Парижа. В начале революции он со всей семьей эмигрировал за границу, окончил университет в Лозанне и в 1924 переехал во Францию. До нас доходили слухи, что после войны он организовал институт математики под Парижем.

Дядя приехал в Ленинград с намерением пригласить советских физиков в свой институт под Парижем для работы. Алеша поспорил с ним на бутылку коньяка, что русского математика Фаддеева ему удастся заполучить, а еврею Грибову не дадут разрешения на поездку. Дядя не поверил Алеше, ведь ему «сам Косыгин обещал помощь». Но Алеша оказался прав и, в конце концов, получил бутылку от дяди, будучи в командировке в Лондоне, куда дядя приехал повидать его. Что и говорить, мы все были потрясены появлением Леона Эдмондовича из-за железного занавеса. Потом дядя стал часто появляться в Ленинграде, развёлся с женой, женился снова, на своей секретарше, и приезжал к нам уже с новой женой. О дяде и о его жене, которая покончила с собой после его смерти, я написала небольшой рассказ «Французская родственница», в котором описала неожиданное появление дяди и впечатление, произведенное на нас человеком из другого мира.

Дядя оказался хорошим рассказчиком, и ему было о чем вспоминать: человек объездил почти весь мир, и теперь в его рассказах этот мир вставал перед нами... Рассказывая, он часто замолкал, будто что-то припоминая, это усиливало впечатление. Говорил негромко, на прекрасном, но забытом в наше время русском языке. Его изящная речь, пересыпанная вышедшими из обращения словами, – например, «аэроплан», «верую», «голкипер» – независимо от содержания, как бы в машине времени переносила нас в начало века... Мы с удивлением и восхищением расспрашивали его про недоступную нам потустороннюю жизнь, по его рассказам, полную опасностей и приключений. Например, представьте только, едет в Африку, что-то строит, покупает, а затем продает участок земли, и, таким образом, благодаря своей активности и предприимчивости, становится вполне зажиточным человеком. Потом были рассказы о второй мировой войне. Что мы знали об участии Франции в этой войне? Совсем немного. Знали, что немцы победным маршем вошли в Париж без боев и сражений, а уж после в стране началось партизанское движение, которое назвали Сопротивлением. Наш дядя был участником этого движения, о чем рассказывал также очень по-французски – с изящной легкостью: никаких поездов, спущенных под откос, никаких взрывов и даже ни одного выстрела... Был еще рассказ о встречах с немецким офицером, жившим с дядей в Париже по соседству. Дядя приглашал этого офицера в ресторан и платил за обед. Там, в ресторане, в перерыве между лягушачьими лапками, паштетами из гусиной печенки и устрицами, заводил разговоры, сперва на самые общие темы, а затем осторожно выспрашивал о планах офицера на будущее. И из этих расспросов делал выводы о продвижении немецких войск. Хитро? Мы не могли скрыть своего восхищения... Нас смущало, что его рассказы о войне были совсем нестрашные, с трудом верилось, что перед нами действительно участник французского Сопротивления. Но оказалось, что воткнутая в его петлицу маленькая красная пуговица, которую он пренебрежительно назвал «декорасьон», не что иное, как орден за участие в Сопротивлении... Леон Эдмондович не был лишен и ностальгических переживаний, иначе, чем объяснить желание посетить дом, в котором прошло его детство? Помню, он сразу узнал этот дом, когда мы с ним ехали на такси вдоль Канала Грибоедова. Мы вошли в подъезд, немытый и неубранный, где к запаху кошек примешивался еще острый запах туалета, подошли к дверям, украшенным гирляндой электрических звонков с четкими указаниями: Ивановым звонить один раз, Петровым – два, Сидоровым... Дядя грустно постоял перед дверью, изучая надписи, но в квартиру войти не решился. Он только подергал дверную ручку и сказал вслух: «Нам принадлежал здесь целый этаж». Я помню стыд за нашу неустроенность и облегчение, которое я испытала, когда мы с ним наконец оказались на набережной Канала. Еще я помню, как дядя реагировал на песни Галича. Стоило нам поставить пленку с записью песен Галича, в руках у нашего дяди появлялся белый носовой платок.

Crossposts: http://traveller2.livejournal.com/497014.html

Две недели меня не было дома. Дальний вылазки всегда очень полезны, особенно, если едешь туда, где все устроено по-другому: большие города, шумные толпы, мелькание новых лиц,... Приезжать домой, в нашу провинцию, в немыслимую тишину, от которой звенит в ушах, где все известно и комфортно, после такого путешествия вдвойне приятно.

Сначала мы побывали в Иерусалиме и повидались с нашими любимыми внуками. У меня был семинар в Hebrew University. Потом полетели в Пищу, где у меня были две лекции. 21 марта приехали в Триест, где на следующий день состоялась церемония премии Дирака 2016 года.
Комментировать особенно нечего, поэтому просто приведу несколько фотографий (остальные на ФБ).

На вокзале в Триесте нас встретил черный лимузин с шофером. Надо сказать, что к такой помпе я не привык, к положению VIP, пусть и на день, тоже, чувствовал свербя неловко, помог шоферу загрузить багаж, чему он несказанно удивился.

✷ Отель Адриатико, в котором нас поселили, и виды из окна.